Розовое мыло в серебряной обертке

Приближение весны, весны Победы ждали все: уставшие люди, работающие на пределе возможного; подступающие к домам на окраине заросшие сорняками поля; порядком износившиеся без капремонта паровозы — долгих четыре года они, выбрасывая черные с серыми проплешинами дымы, пробегали мимо закопченных бараков и кирпичных построек поселка.

Воробьи, зимующие в пакгаузе, в пустых башнях элеватора, за долгую зиму порядком осмелели и шмыгали в ногах прохожих. В пакгаузе раньше хранилось всякое добро — сельхозтехника, минеральные удобрения, уголь… И «пакгаузные» воробьи заметно отличались от «элеваторных» цветом оперения. Пестрая компания устраивала грандиозные потасовки у кучек, оставленных накануне обозом — из отдаленных хозяйств вывозили прошлогодний урожай зерна в мобилизованных для такого случая со всей округи телегах, колесных прицепах на воловьей тяге.

Громко насвистывая, Хамид бежал по направлению к дому, ловко лавируя между огромными лужами, стянутыми прозрачным ледком. Из-под самых ног в разные стороны шарахались пичуги, увлеченные собственным делом, а он пытался достать их полевой сумкой. Веселое приподнятое настроение омрачало одно обстоятельство — опять перенесли начало занятий после зимних каникул. На ограде рядом с калиткой, украшенной огромным висячим замком, было написано на листочке из школьной тетради: «Занятия в школе начнутся через десять дней».

— Завхоз опять проспал, перехватили школьный уголек и дрова, — сказал проходивший мимо железнодорожник, по-приятельски подмигнув Хамиду. — Не огорчайся, малец, еще наверстаешь свое, будешь машинистом.

Быть машинистом, как отец, или хотя бы помощником, как дед, — мечта Хамида. Но огорчение его, если уж быть откровенным и глядеть на мир мальчишескими глазами, не было связано с тем, что занятия откладывались. Еще несколько дней никто из класса не увидит его замечательной чистой кожи полевую сумку с отделениями для карандашей, ручек и других предметов, неизвестного пока для него назначения.

А сумку принес «забежавший на минутку» и просидевший до самого вечера однополчанин отца. Следует отдать должное — отличный рассказчик, он живо и образно описывал эпизоды фронтовой жизни, подробно говорил об отце. О себе же рассеянно сказал так:
— Отвоевался я, списали подчистую. Как-то там наши…

Последнее было непонятным — о ком он говорил: то ли о тех, кто остался на фронтах и сражается в землях далекой Словакии, или о тех, кто ждал его в поселке хлопкоочистительного завода.

Хамид завидовал каждому фронтовику. Будь то пехотинец, сапер, но особенно танкистам. Потому что самым сокровенным желанием всех мальчишек поселка было оказаться на фронте, там, где отцы бились насмерть с врагом. И на уроках рисования, наперекор школьной программе, они изображали танки, самолеты, бои. А непревзойденным баталистом четвертого класса был Веня из семьи эвакуированных, сын пограничника — лучший друг Хамида. Стоящий парень, с ним можно хоть в огонь! И даже на фронт в составе одного экипажа.
В середине февраля в школе наконец-то начались занятия. Правда, с огорчения всего четвертого класса: любимого учителя призвали на фронт, и его место заняла Изольда Мосесовна, седая пожилая женщина с тонким голосом. Ее сразу так и окрестили — пискля. Целую неделю класс ходил как пришибленный, и только одно обстоятельство несколько взбодрило ребят и отвлекло от воспоминаний.

— Дети! — однажды обратилась к детям «пискля». — Кто из вас знает, какой скоро праздник?

Лес рук взметнулся вверх, и такое тут началось! Кто-то вспомнил религиозный, кто-то — традиционный праздник своего народа, а многие галдели по поводу дня рождения полководца Кутузова. Война, и это знал каждый, имела собственный отсчет времени — у шестнадцати семей мужчины воевали, семеро потеряли отцов, а мама Вени еще в сорок первом получила извещение о без вести пропавшем муже.

— Да нет же, дети, нет, — теряя терпение и голос, взмолилась Изольда Мосесовна. — Какой праздник мы отмечаем в начале весны?

Усилием слабых легких и длинной заостренной с конца указки она с трудом навела порядок и торжественно объявила:

— Скоро 8 Марта, праздник мам и бабушек!

И класс снова загалдел. Какофонию звуков прорезал тонкий, едва различимый голосок: 

— По случаю праздника принято делать подарки. Кто из вас и что подарит маме?

В наступившей тишине слышно было только усиленное сопение класса, а потом опять все стали говорить наперебой, отпуская друг другу веселые подзатыльники. В общем же суть намечаемых подарков сводилась к следующему: убраться дома, отоварить в ОРСе карточки, собрать просыпавшийся уголь у железнодорожного полотна — ведро…, нет, два ведра! Растопить печь настоящим «паровозным» углем и тем порадовать дорогих мам.

— А я испеку любимый мамин пирог с курагой, — мечтательно сказала одна девочка. — Мука у нас есть, а курагу попрошу у соседа. Он добрый. Вчера дал мне целых две горсти — вкуснотища!..

Хамид молчал, усиленно «изучая» давно не ремонтированные стены с серыми разводами выступившей соли и классный потолок. Потом зашевелил беззвучно губами, производя какие-то ему одному известные расчеты на полях исписанной тетрадки.

Где взять подарки? На что их купить?.. В станционном буфете и в магазине ОРСа нет ничего подходящего. Вот разве только фуражка железнодорожника. Но зачем она маме? Ей выдавали спецодежду, а головной убор женщинам не полагался — носили обыкновенные платки. Да и какая надобность у сцепщицы вагонов в форменной фуражке? Другое дело — Хамид. Его мечта — иметь фуражку железнодорожника, как у отца. Два года на нее копил. Деньги хранились в тайнике, в банке из-под монпасье. Да мало их все равно…

Решили единодушно: мамам подарки на усмотрение, а для Изольды Мосесовны собрать три ведра угля — от каждого звена по ведру.
Войне конец! Месяц, два, три, и она закончится. Даже отец прислал открытку, и на ней крупно, золотом выведено «С Новым годом, товарищи! С годом Победы!». Следовательно, с фуражкой можно повременить. А может, отец что с фонта привезет, например, шлем танкиста… Все может быть. С таким решением Хамид вернулся домой. Пробрался на задворки, достал заветную баночку из противопожарного ящика с песком, пробежал, зажмурив глаза, мимо будки свирепого пса.

За перегородкой, где жила Любаша, слышалось нечленораздельное бормотанье, редкие всхлипывания и резкий требовательный крик ребенка — девочка капризничала, и Любаша пыталась ее успокоить. Дощатая жиденькая перегородка позволяла Хамиду наблюдать за протекавшей за ней жизнью.

Веселая и жизнерадостная Любаша с двухмесячным ребенком появилась в поселке, как говорили, с проходящего санитарного поезда. Говорили еще, что муж у нее в высоком звании, на фронте… Но в последнее время она частенько плакала, укачивая на руках маленькую дочку. Поселок ждал с нетерпением, считая дни до окончания войны, возвращения мужей и отцов, а Любаша становилась все более рассеянной и задумчивой…

Хамид аккуратно сложил кредитки, сгреб мелочь в карман и, прихватив авоську, галопом помчался по направлению к станции. На станционном «пятачке» в разгаре торг — менее часа назад подошел санитарный поезд. Здесь останавливались только санитарные поезда. Воинские эшелоны проскакивали без остановок. Последнее время санитарных становилось все меньше, и они стояли подолгу, пропуская воинские. И тут же возникал импровизированный торжок. Шел в основном обмен — табак на молоко, яйца на мыло, на трофейные вещицы — тонкое кружевное белье, иголки для швейных машинок. Деньги в качестве эквивалента продуктов питания извлекались из карманов и кошельков редко.

Хамид быстро, как только позволяла толчея, обошел все ряды, пробежал взглядом по вещам, выставленным прямо на мерзлой земле, на ящиках и обрывках бумаги, и не нашел ничего подходящего. Вернее, что-то купить и можно, но цены! Его внимание привлекла черная коробочка. В кожаной, обитой изнутри красным бархатом шкатулочке матово поблескивали разные занятные штучки — щипчики, напильнички, ножички и другие маленькие инструменты непонятного предназначения. Его буквально заворожили замечательные ножницы — одно движение, и они складывались и умещались в уютном гнездышке из бархата.

Уточнив назначение столь странного прибора и поразмыслив, Хамид решился на покупку. Во-первых, войне конец и мама снова будет работать в пошивочной мастерской. Во-вторых, к возвращению отца она опять должна стать красивой. Вон сколько по поселку женщин — молодых, незамужних, провожающих долгими взглядами каждого фронтовика.

Однако стоимость маникюрного набора повергла Хамида в полное замешательство — не имело смысла, даже для приличия, пытаться сбить цену. И он с превеликим сожалением расстался со своим желанием. А ведь коробочка так уютно могла расположиться у него за пазухой! Увы… Но тут вдруг удача! Рядом на лотке, установленном на треноге, лежал кусок туалетного мыла. Довоенного. Серебряная обертка местами протерлась, и сквозь прорехи было видно содержимое розового цвета с чудесным розовым запахом. И рука Хамида невольно потянулась к этому великолепию.

— Что тебе, мальчик? — спросили яркие губы. — Хочешь купить? На, возьми, небось, подарок приискиваешь маме к празднику?
Хамид буквально вырвал из ее рук мыло и скороговоркой, путаясь, стал благодарить, но тут же вспомнил — что же это он? Ведь мыло еще не куплено! Надо спросить о цене, хватит ли сбережений?

Но денег на покупку не хватало, и было уже отчаявшись, он вспомнил, что видел у водонапорной башни бабку Матрену — та по своему обыкновению вела бойкую торговлю горячими пирожками. Опасаясь за мыло — вдруг кто его купит, — Хамид упросил взять в заклад наличные и, расталкивая встречных, полетел к бабке Матрене, памятуя, что она терпеть не может, когда ее называют бабкой.

— Тетя Мотя, одолжите сорок пять рублей, — взмолился Хамид. — Мама до получки просила.

— Мама, говоришь, просыла… А нэ врэшь, милый?

— Нет. 

К счастью, торговля горячими пирожками была в самом разгаре — к перрону подошел пассажирский, — и она, быстро отсчитав деньги, только напутствовала уже вслед:

— Тильки до получки… У мэнэ лышних грошей нэма.

Мыло уместилось в кармане ватника. Хамид раз десять с предельной осторожностью брал его в руки: нюхал, пытаясь разобрать надпись на полу- стершейся обертке, а дома долго размышлял, где спрятать подарок до утра. Однако решил, что надежнее кармана ватника места нет.
В эту ночь Хамид спал беспокойно — боялся проспать уход матери на работу. Укрывшись с головой, он бережно распрямлял загнувшиеся уголки оберточной фольги и с удовольствием вдыхал запах мыла… и снова вдыхал, и… вспоминал далекие, далекие времена… беззаботные, и… возвращался к действительности: надо будет завтра же после уроков, а еще лучше послезавтра сходить за дальний семафор — к ему одному известной стрелке. Там в ожидании зеленого подолгу стоят поезда, и кочегары, экономя время, сваливают шлак прямо в овраг. Уголь в топках сгорает не весь, и, покопавшись в отвалах, можно набрать его достаточно, уж на сорок пять рублей точно. Место это известно Хамиду давно, и летом он частенько туда наведывался; сейчас, конечно, зима и шлак смерзшийся, но надо прихватить с собой ломик и попросить у дедушки тележку. Только бы бабка Матрена не проболталась… он вернет долг, засыпая, подумал Хамид. 

За перегородкой в крике надрывался ребенок, и слышно было, в перерывах, сонное бормотанье Любаши. В предутренних сумерках стоило большого труда на ощупь отыскать мыло, каким-то образом оказавшееся в ногах.

Мама развешивала белье и, увидев Хамида, улыбнулась и отложила в сторону отжатое полотенце.

— Что так рано, сынок? Поспал бы еще… 

Но увидела блестящий предмет в руках Хамида и спросила:

— А это что?

И тут поняла, в чем дело.

— Спасибо, сынок. Вот порадовал маму. Я сто лет не видела ничего подобного. А запах какой! Будто и войны нет.

Она крепко, очень крепко прижала мыло к себе и, кажется, чуть всплакнула — на левой щеке Хамида остались солоноватые на вкус капельки влаги. Это точно, солоноватые.

— По случаю праздника, сынок!

Мама достала баночку с джемом и, одевая телогрейку, уже с порога весело помахала рукой:

— Мне бежать надо, опаздываю на пересменку. Ты тут сам распоряжайся, сынок. Сделай бутерброды, чай на плите. И сам поторопись, не опаздывай в школу.

И только теперь заметила, что еще крепко прижимает к груди подарок сына. Вернувшись с порога, в спешке положила мыло на подоконник и убежала.

В школе и дорогой к дому Хамид чувствовал в себе настоящий праздник — хотелось петь и даже пуститься в пляс. Будто праздник его личный и это его одарили фуражкой железнодорожника.

В маленьком коридорчике, одновременно служившем прихожей и кухней, он вдруг уловил слабые, незнакомые запахи, и смутная, ничем не объяснимая тревога овладела всем его существом. Рванув дверь, он влетел в комнату. Любаша купала дочку в эмалированном тазике. Примятая серебряная обертка, ставшая вдруг серой, лежала среди мыльных пятен на полу.

…Хамид бежал, не разбирая дороги. Ноги несли, несли сотрясаемое от рыданий тело вперед и вперед — на Запад. Туда, где грохотали пушки, а тяжелые снаряды рвали мерзлую землю, и, ставшая самой дорогой, родной, чужая земля и незнакомое небо укрывали и согревали самого… Самого желанного и любимого человека на свете.

Султан ГАИБОВ
zerkalo21.uz

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован.